Труженик тыла

Ульяновской области «не повезло» с Великой Отечественной. Огненные вихри фронтов войны не коснулись Средней Волги, и Ульяновск был всего лишь одним из сотен и тысяч населенных пунктов героического тыла, где ковалась будущая победа. Поэтому фронтовыми подвигами отмечен не был, зато сохранились нотариальные архивы, материалы которых передают атмосферу и нечеловеческое напряжение тех тяжёлых лет.

Перелистывая страницы документов, за каждым из которых стоят судьбы реальных людей, разбирая почерк давно умерших и одновременно продолжающих жить в этих строчках людей, проникаешься духом этого непростого времени. Изучение оригинальных документов – пожалуй, самый убедительный способ изучения истории конкретного периода. И хорошо, что эта возможность может быть предоставлена не только маститым ученым-историкам, но и энтузиастам, тем, кто интересуется историей конкретного института или профессионального сообщества.

В Нотариальной палате Ульяновской области такая возможность, к счастью, есть. Архив палаты и нотариальной конторы нотариуса г. Димитровграда Тамары Горенковой сохранили архивы военных лет Инзенской, Карсунской и Мелекесской государственных нотариальных контор.

Нужно отметить, что Ульяновская область как субъект РСФСР появилась только в январе 1943 года, в самый разгар войны, когда провинциальный Ульяновск стал одним из центров эвакуации и принял несколько промышленных предприятий с запада страны. Так получилось, что в первые годы войны родина В.И. Ленина стала и своеобразным духовным центром – здесь находилась в эвакуации Московская Патриархия и Патриарший Местоблюститель митрополит Московский и Коломенский Сергий, вставший впоследствии Патриархом Московским и Всея Руси.

Поэтому изучаемые нотариальные документы до 1943 года территориально относились к Самарской области, а только затем на них появилась привязка к вновь созданной Ульяновской области.

 

 

Простые документы непростого времени

Законодательство того времени не предполагало разнообразия нотариальных действий. Чем тогда владели советские граждане? Конечно, только частными домами. Поэтому типичный нотариальный архив состоял из двух папок: одной – с завещаниями, и другой – с договорами купли-продажи недвижимого имущества. Очень редко отчуждалось другое имущество, тем не менее, иногда это тоже случалось.

В этой ситуации интереснее изучать даже не содержание документов, а их форму. Стандартные довоенные типографские бланки договоров, ещё использовавшиеся в летние и осенние месяцы 1941 года, постепенно заменяются тетрадными листами в клетку и косую линейку, а ближе к зиме вытесняются обрывками низкокачественной писчей бумаги и практически прозрачными листами кальки.

При этом среди документов иногда в качестве приложений, подтверждающих право собственности, попадаются ещё дореволюционные договоры – на плотной гербовой бумаге с орлами, и ранние советские – со звёздами и марками 1920-х годов. На фоне остальных листов они выглядят пришельцами из другого времени. Впрочем, так оно и есть.

Наиболее интересен в этом плане архив Мелекесской госнотконторы. Мелекесс – второй по размерам город после Ульяновска, деловой оборот по сравнению с остальными районными центрами там был активнее даже во время Великой Отечественной войны. И запасы бумаги у нотариусов подошли к концу гораздо быстрее.

Самый «экстремальный» вариант решения проблемы дефицита бумаги – оформление документов на обоях. Свидетельств о праве на наследство, оформленных на обороте обоев, в архиве достаточно много. Наверное, если бы сохранился всего один такой документ, это бы смотрелось дико. Но таких «обойных» свидетельств там десятки, и вскоре они начинают восприниматься вполне нормально. Ну а рисунок на обороте… Можно считать его водяными знаками…

«Оборотная» сторона делопроизводства гораздо интереснее, когда в дело идут более содержательные носители. Например, обыденный для того времени бланк требования Мелекесского городского (районного) участкового бюро продовольственных карточек:

Нотариальная контора просит выдать под отчет продовольственных карточек на декабрь месяц 1941 г. на следующий контингент:

	Список №______
	на хлеб	на сахар и кондит. изделия
Рабочих…………….
Служащих………….	1	1
Иждивенцев………..	1	1
Детей до 12 лет……
Всего……………….	2	2

Продовольственные карточки доверяется получить Голову Михаилу Дмитриевичу, собственноручная подпись которого удостоверяется.

26 ноября 1941 г.

Расписка

Поименованные выше продовольственные карточки в количестве четыре шт. Получил (подпись).

 

На обороте другого завещания, датированного 7 мая 1942 года – подробная сводка Совинформбюро, принятая по радио и напечатанная в мелекесской типографии газеты «Власть Труда». Из неё мы узнаём, что красноармеец-снайпер товарищ Д. Третьяк уничтожил 65 фашистов, а часть, где командиром тов. Купцов (Калининский фронт) успешно остановила контратаку противника. Немцы оставили на поле боя 450 убитых солдат и офицеров.

Помимо информации о том, что 15 апреля немецкая авиация потеряла 32 самолета, а наши потери – 5 самолетов, и о том, что 11 красноармейцев под командованием сержанта Бирюкова во время разведки приняли неравный бой с 50 немецкими солдатами, здесь публикуются выдержки из писем немецких солдат.

Вот ефрейтор Рихард Приферт пишет из Парижа ефрейтору Гергардту Бекману, находившемуся на советско-германском фронте: «…За последнее время здесь стало неспокойно. Несколько солдат нашей роты убито. Представь себе, что их убивали в оживленных и людных местах. В солдат стреляли даже на станциях метро с любой стороны платформы, разделенной рельсами непосредственно перед приходом поезда. В отместку за это было расстреляно много французов. Но кто может рассчитывать, что эти нападения прекратятся?»

Рассказ пленного обер-ефрейтора 7 роты 468 полка 268 немецкой пехотной дивизии Вильгельма Цвигеля интересен тем, что в нем упоминаются завещания. Такую яркую деталь рассказа наша военная пропаганда, конечно же, никак не могла оставить без внимания:

«В феврале из города Байрейта был отправлен на фронт маршевый батальон в количестве 1200 человек. Этот батальон, в который я попал, был укомплектован рабочими военных заводов. Мы прошли краткосрочную подготовку, во время которой нас обучали главным образом стрельбе из винтовки. В первом же бою мы понесли большие потери. Из 60 резервистов, прибывших в 7 роту, осталось в живых только 10. Но и у уцелевших не было никакой надежды на благополучное возвращение домой. Я даже написал посмертное завещание, так как решил, что дни мои сочтены. Такие же завещания написали после боя и многие другие солдаты. На другой день русские снова предприняли атаку. Наша рота отступила, а я остался на месте и сдался в плен».

А вот свидетельство о праве на наследство («деревянный дом, крыт половина железом и половина тёсом, землянка и надворная постройка с усадьбой»), выданное 21 июля 1943 года, написанное на обороте обложки уголовного дела № 1442.

Другое свидетельство, от 21 сентября того же года, написано на фрагменте протокола судебного заседания по делу № 1123, состоявшегося 12 февраля 1931 года. По нему мы узнаем, что обвиняемый по статье 162 Уголовного кодекса РСФСР 1926 года (кража) Хосян Сайфутдинов на заседание не явился.

Конечно, можно предположить, что на подобных носителях в целях экономии бумаги оформлялись первые экземпляры документов, а клиентам выдавались более приличные копии. Но именно благодаря такой «экономии» мы сегодня можем изучать историю работы нотариусов в годы Великой Отечественной войны, так сказать, с двух сторон документов.

Ну, и, наверное, самый показательный пример прагматичного отношения к бумаге (из которой не скрутишь самокрутку) демонстрирует свидетельство о праве на наследство, составленное в последние дни декабря 1943 года. Оно оформлено на обороте обложки табель-календаря на 1943 год – с суровыми бойцами Красной Армии и Флота на картинке и девизом «Враг будет разгромлен!». То есть, как только табель-календарь перестал быть нужным, он тотчас пошёл в дело. И только благодаря этому сохранился!

 

Вчитываясь в неровные строчки

Очень хотелось найти документы, датированные 22 июня 1941 года и 9 мая 1945 года. Но вероятность того, что в эти даты нотариусы совершали какие-то нотариальные действия, была очень невелика: 22 июня 1941 года, как известно, был воскресным днем, а в День Победы, по всей видимости, мало кто пожелал прийти в нотариальную контору.

Самый ранний «военный» документ датирован 25 июня 1941 года. Согласно нему жительница села Карсун продает свой дом с сенями на Нижней Вишняковской улице за 2000 рублей. А о самом «позднем» – от 8 мая 1945 года – будет ещё рассказано ниже.

Оставим оборотную сторону документов Истории и вернемся к их лицевой стороне.

Подавляющее большинство завещаний того времени написано по единому образцу.

Завещание

<Место>

<Дата>

Я, нижеподписавшийся <имярек>, проживающий <…>, находясь в здравом уме и твердой памяти на случай моей смерти делаю следующее завещательное распоряжение:

Первое: <текст>

Второе: все остальное имущество, в чем бы оно не заключалось и где бы таковое не находилось, а также всё то, что в день моей смерти окажется мне принадлежащим и на что я по закону буду иметь право, я завещаю <…>.

Прочих же наследников в завещательное распоряжение прошу не вступаться. Споров и исков не заводить.

К сему: <подпись>

 

<Удостоверительная надпись>

 

Лишь иногда обращает на себя внимание необычный для нынешнего времени словесный оборот: я, <имярек>, находясь в здравом уме и твердой памяти, по праву, данному мне ст.ст. 418 и 422 ГК РСФСР, заблагорассудил об имеющемся остаться после моей смерти имуществе….

Очень редко в удостоверительной надписи нотариуса встречается (но встречается) информация не только о взысканной государственной пошлине, но и стоимости технической работы.

 

Но есть, конечно, и нетипичные образцы завещаний.

Вот по-своему трогательное завещательное распоряжение от 28 октября 1941 года, удостоверенное государственным нотариусом Карсунской нотариальной конторы М.К. Волынцевой.

Пожилая жительница Карсуна завещает всё свое имущество (дом, надворные постройки, баню, всю мебель и вещи, находящиеся в доме) своему сыну, служащему в настоящее время в городе Баку в качестве лейтенанта.

Ввиду отсутствия моего сына я вверяю свое имущество <…>, которая будет хранить его до возвращения моего сына.

Если сына не будет в живых, то я дарю всё вышеуказанное имущество <…> за заботу и покой, которыми она окружала меня при жизни во время болезни, за исключением нижеуказанных вещей, которые я дарю своим племянникам. <…> – велосипед, перину, подушку. <…> – велосипед, подушку, одеяло. <…> – пальто, жакет и подушку.

Нередко завещания того времени сопровождались приписками: Завещатель <…> неграмотная, за неё по её личной просьбе расписался рукоприкладчик <…>.

Почти все договоры, прошедшие через руки нотариусов, посвящены купле-продаже или мене частных домов и предметов домашнего обихода. Очень мало сделок касаются не недвижимого имущества. Тем не менее, такие договоры есть.

Вот договор, подписанный 23 марта 1942 года. В нем Инзенский заготовительный пункт артели «Красный фасовщик» и гражданин <…> договорились о продаже вышеуказанному гражданину мерина серой масти по кличке «Лихой». К старому 26-летнему коняге, который наверняка уже не мог работать в артели, прилагались хомут с ременными гужами, «седелко не крытое с подпругой», дуга, уздечка, вожжи и поперечник веревочные. Все это богатство переходило к новому владельцу за 2850 рублей.

Договор предусматривал, что «право на собственность лошади» вышеуказанному гражданину должна была перейти после того, как сделку утвердит правление «Красного фасовщика».

На следующий день документ был удостоверен нотариусом Инзенской государственной нотариальной конторы А.Д. Орешиной. Слепые строчки удостоверительной надписи с трудом читаются. В глаза бросаются только синие чернильные буквы «н», вписанные привычной рукой нотариуса после набора текста – машинка, похоже, была ровесницей продаваемой лошади, и упрямо не выстукивала эту букву…

А вот договор от 1 апреля, согласно которому гражданин <…>продает школе ФЗО 110 килограммов мяса (какое мясо, не уточняется) по 50 рублей за килограмм. Продажа такого количества мяса по тем временами была серьезной сделкой – достаточно вычислить сумму договора.

Такое количество продуктов в реалиях военного времени было, конечно, настоящим сокровищем. Поэтому сделка также оформлялась у нотариуса.

Не менее показателен договор от 27 июля 1943 года, в котором один гражданин продает другому посев картофеля на площади 0,04 га, находящийся в селе Оськино «на площади посевов, отведенных для индивидуального пользования сотрудников коллектива Райвоенкомата п. Инза». Сумма договора – 2300 рублей.

 

На фронте Отечественной войны

Нужно отметить, что скупые строки документов практически не имеют упоминаний об идущей в данный момент войне. Очень редко реалии военного времени прорываются в тексты.

Вот, например, добровольное соглашение о разделе имущества, принадлежавшего гражданину, «погибшему на фронте Отечественной войны». По всей видимости, мать и вдова военнослужащего решили разделить пятистенный дом и надворные постройки, не забыв включить в разделяемое имущество «три оконные рамы для отделки домика». Документ удостоверен 9 ноября 1943 года государственным нотариусом Инзенской госнотконторы З.Д. Левиан. «Правоподобность, деяспособность и самоличность проверена», – пишет в удостоверительной надписи нотариус.

Аналогичная формулировка – «погибли на фронте Отечественной войны» – присутствует в решении Народного суда 1-го участка г. Мелекесса от 8 мая 1945 года. Суд решил признать <…> матерью погибших в 1942 году на фронте сыновей <…> и ввести ее в право наследства на часть дома.

В свидетельстве о праве на наследство, подписанном государственным нотариусом Мелекесской нотариальной конторы П.И. Парамоновым, удостоверяется право на наследство жены на имущество <…>, «погибшего в бою за соц. Родину». Интересно, что объектами наследования были денежный вклад на сберкнижке в Харьковской сберкассе и три аккредитива на общую сумму 6000 рублей. Здесь важно отметить, что на момент оформления свидетельства город Харьков еще находился под фашистской оккупацией и был освобождён советскими войсками месяцем позже – 16 февраля 1943 года.

Договор, составленный 26 октября 1943 года, между трестом «Средхимлес» и гражданкой <…>, предусматривал, что трест «Средхимлес» в целях оказания материальной помощи вдове с малолетними детьми погибшего на фронте Отечественной войны б. директора Инзенского Химлесхоза <…> передает по договору обмена принадлежащий пятистенный дом с надворными постройками, получая взамен принадлежащий вдове недостроенный дом /нет печей, окон и дверей/ под железной крышей размером 10х13, который расположен в поселке Инза Инзенского района Ульяновской области <…> рядом с территорией Химлесхоза. Издержки по материальному оформлению договоров принимает на себя трест «Средхимлес».

Сохранились два завещания, сделанные военнослужащими друг на друга в г. Сенгилее Ульяновской области 8 марта 1944 года. Они написаны по одному шаблону, даже почерк практически одинаковый, и различаются только имена: Я, <…>, проживающий в городе Сенгилее по улице Училищный переулок <…>, ныне находящегося в РККА на случай моей смерти делаю следующее завещательное распоряжение: принадлежащее мне имущество, заключающееся в одной второй части дома, находящегося <…> я завещаю <…>.

В остальном – это документы, абсолютно оторванные по своему содержанию от привязки к конкретным историческим событиям.

 

Вера и надежда

Погружение в нотариальные архивы показало, что ни в первые дни войны, ни в самые ее переломные моменты, не прекращалась незаметная работа государственных нотариусов. Их фамилии на документах постоянно менялись, практически сразу исчезли мужские имена… Тем не менее, нотариусы несли свою службу, пусть не военную, но, тем не менее, очень важную.

Граждане нашей страны даже в трудные дни, когда враг был на окраинах Москвы или рвался у Сталинграда к берегам Волги, продолжали думать о завтрашнем дне, о том, кому они передадут свои нехитрые богатства, нажитые очень тяжелым трудом. Люди писали завещания, продавали и покупали жилье, менялись имуществом. Люди верили, что это все делается не зря, не пойдет прахом, что их ушедшие на фронт сыновья и дочери обязательно победят захватчиков.

И даже если кто-то уже, увы, не вернется, оставшимся нужно было жить дальше, поднимать детей, передавать им свои накопления, восстанавливать страну…

Поэтому, наверное, самое важное, что удалось вынести из чтения этих белых, серых, синих листков с расплывшимися каракулями и штампами, с бледными машинописными строчками – пока человек борется, у него есть надежда, пока есть надежда, есть силы бороться дальше.

Об этом нужно помнить в наш век мгновенных сообщений и электронно-цифровых подписей. Мы остались такими же людьми, чуть более образованными, но говорим и пишем так же, думаем о тех же вещах. И очень хорошо, что от той страшной войны, к которой удалось немного прикоснуться, нас отделяют уже 70 мирных лет…